«Чувствуют родство душ!» — шипела Энка, косо поглядывая на мохноногих, бородатых пастухов, и вправду имеющих заметное сходство с собственной паствой.
— Это ты из-за своего бывшего кавалера на них злишься? — осторожно спросила Ильза. — Того, с которым в прошлый раз поругалась? Ке… Кер…
— Кретаки, — услужливо подсказал Хельги. После случая с родней Макса он навсегда запомнил это имя.
Энка презрительно усмехнулась:
— Вот еще! Плевала я на Кретаки с высокой башни! Просто не терплю фавнов. Вид у них придурковатый.
— Нечего шовинизм разводить! — мстительно хихикнула Меридит.
Кроме сельскохозяйственных угодий были в Аполидий и города, и села, чьи обитатели принадлежали, как правило, только к одному из местных народов. Обычно они радовали патриархальным и степенным укладом жизни. Зато в городах царил полнейший разгул нравов, смешение народов, языков и обычаев.
Но и там, и там жизнь была сытной, безбедной и в те короткие промежутки, когда обходилось без войн, веселой. Войны в Аполидий случались часто — тут было что делить. Не нашлось бы поколения, на чьей памяти случилось менее пяти больших войн или десятка коротких набегов. Войны приносили горе и лишения, но население успело привыкнуть к ним как к неизбежному злу, научилось жить одним днем, ценить каждую минуту благополучия. Здесь не думали о будущем и радовались сиюминутному…
Такова была жизнь на прибрежной полосе шириной в три дня пути, именуемой Приморским Аполидием. Что было дальше, в глубине материка, не знал никто, кроме, может быть, орков. Но они не составляли дорожных карт, не публиковали научных статей или путевых заметок, а потому познания их оставались тайной для широкой общественности.
— Вот и хорошо, что орки вас не опередили, — порадовался Эдуард. — Теперь вы сами сможете написать научную статью. Даже целую книгу. «Флора, фауна, архитектура и лингвистика Внутреннего Аполидия».
Хельги поморщился. От флоры и фауны этих мест больших сенсаций ждать не приходилось. Лично он в качестве объекта для изучения предпочел бы Средневековье.
Первые несколько суток пути пролетели быстро и незаметно.
После мучительного перетаскивания собственного тела по дорогам былых времен Эдуарду казалось, что никогда прежде он не ходил так легко и резво. Дни напролет, почти не останавливаясь на привалы, шли они на север. Скоро обжитые земли с их полями, лугами и оливковыми рощами остались позади. Началась полоса лесов, светлых и ухоженных, населенных существами столь необычными, что Ильза, увидев такого впервые, взвизгнула от изумления. Потому что сверху это был обычный дядька, загорелый, черноволосый и курчавый, но снизу — гнедой жеребец! Меридит называла их кентаврами, Хельги — гибридами и издевательством над природой, а Энка — похотливыми скотами.
Кентавры вели вольный образ жизни на лоне природы, подобно своим неизмененным копытным сородичам. Эдуарду они показались совершенно дикими, он даже засомневался в наличии у них разума. Но Меридит сказала, что кентавры имеют древнюю и высокоразвитую культуру, во многом сходную с эльфийской. Они преуспели во всех искусствах, но особенно славятся своей поэзией, героическими гекзаметрами.
— А что такое гекзаметры? — заинтересовался Рагнар, ему понравилось это звучное слово.
— Стихотворный размер, — пояснила диса и процитировала для наглядности:
В битве жестокой сошлися два славныя войска,
Тучами стрел быстролетных светлое солнце затмили,
Громче чем бранные вопли звенели мечи о доспехи,
Демоны битв пожирали несчастные сущности павших,
Будто голодные волки кровавую делят добычу…
— Хороший стих! — похвалил Рагнар. — Люблю такие! Прямо за душу берет!
— Плохой, — не согласилась с ним Ильза. — Рифмы нет. И вообще, нехорошо, когда громко ругаются, пусть даже и в бою. Некультурно. И незачем об этом в стихе говорить.
— Кто громко ругается? — не поняла Меридит.
— Ну эти, в стихе! Сама же сказала: «бранные вопли…»!
Хельги рассмеялся:
— Да не ругался там никто! Просто выражение такое. — Он старался объяснять доступно, без специальных терминов, но получалось бестолково. — Говорят «поле брани», то есть поле битвы. И с воплями так же. Ты ведь тоже вопишь, когда сражаешься? Вот и они…
— Я не воплю, я визжу!
— Это потому что ты дама. А кто не дамы, те вопят «Ура!» и прочие глупости, разве ты не слышала?
Ильза заупрямилась:
— Слышала. Но стих от этого не лучше. Мне нравится, когда про любовь. И чтобы не гекзаметром, а этим… — Она напрягла память, пытаясь вспомнить, что как-то слышала от Меридит. — Этим… Двуногим ямбом!
Хельги, Энка и Эдуард бессовестно прыснули, эльф тактично спрятал улыбку.
— Двустопным, — со вздохом поправила диса. Она считала, что беседа о поэзии зашла совсем не в то русло.
На чужаков, следующих через их земли, кентавры внимания почти не обращали, лишь изредка провожали ленивыми взглядами. Только один, молодой, с довольно привлекательной верхней частью, подскакал и «лошадиным» (по выражению Эдуарда) голосом спросил, который час. При этом он так выразительно косился на Ильзу, что девушка для себя решила: определение сильфиды, то самое, насчет скотов, соответствует истине как нельзя более точно.
Энка задала встречный вопрос: не знает ли он, что там дальше, на севере? Молодой кентавр изменился в лице. Ответил почти испуганно: «Мы туда не ходим!» — и ускакал прочь.
Его поведение показалось странным, но не насторожило. Настроение оставалось прекрасным. Неловко было сознаваться в этом, хотелось списать на родное время, но факт оставался фактом — отсутствие спесивой амазонки сказывалось наилучшим образом.
Не нужно теперь следить за собой, понижать голос при беседе. Можно было болтать всякую чепуху, не опасаясь показаться глупыми при посторонних. Все сделались оживленными и разговорчивыми, даже Рагнар, который до сих пор чувствовал ответственность за судьбу бывшей дамы сердца.
— Мы веселимся, а она, бедная, осталась одна-одинешенька в чужом времени в совершенно бедственном положении…
— Насчет положения это ты прав, — злорадно кивала сильфида. — Положение у нее — не позавидуешь! И зима уже, кстати, на носу!
Рагнару так и не удалось вызвать у спутников жалость к покинутой амазонке. У них уже имелся опыт путешествия в неприятной компании — в прошлом году с братцем Хельги Улафом. Но тогда их не объединяло общее дело, не требовалось изображать лояльность и сдерживать эмоции.
Теперь, когда амазонки не было рядом, они, эмоции эти, рвались наружу. Первое время едва ли не единственной темой девичьей болтовни было: «Какая Эфиселия дура». И даже Меридит не отставала от боевых подруг.